Коридор спиралью уводил их вверх, и казалось, не будет ему конца и края. Деусуума всё ещё мутило при воспоминаниях о том коротком времени, которое он провёл в виде каменной статуи. Он помнил, как резко похолодели его члены, и как разум его рухнул в чёрную безжизненную бездну. Тряхнув головой, чтобы избавиться от давящего чувства, он осмотрелся по сторонам, и ему показалось, что вокруг стало светлее.
Бродяга взглянул на лица своих спутников. Лиира шла вперед бок о бок с ним, но не оборачиваясь, устремив пронзительный взгляд вперёд, стараясь пронзить тьму неизвестности будущего. Кенгар мрачно смотрел под ноги, что-то бормоча себе под нос, в лицо ему постоянно старалась заглянуть семенящая за ним Мойва. Арх, молчаливый, посерьёзневший, шагал вперёд, сжав зубы, чётко печатая шаг. Аморих нёс на вытянувшемся лице печать огромной усталости, и казалось, что каждый шаг даётся ему с трудом. Местрайм выглядел лучше, но лоб, покрытый испариной, и блестящие глаза выдавали его. Мойва оглядывалась по сторонам, глаза её были полны то ли удивления, то ли страха.
Деусуум перевёл взгляд под ноги и увидел на камнях пола странные следы – они остались не в пыли коридора, а в самих истёртых камнях, прожигая их своей чернотой.
- Я всё ждал, когда ты заметишь, - надтреснутым голосом произнёс наёмник.
Бродяга не ответил ему. Каждый из них чувствовал себя всё хуже – головы тяжелели, в конечности проникала ноющая боль, тела были готовы скрутиться в судороге.
Впереди появилось расширение казавшегося бесконечным коридора, и на самом пороге Амо пошатнулся, сглатывая ком в горле. Неожиданно ему на помощь пришёл гитзераи, прошипевший на ухо молодому магу:
- Потерпи, не сдавайся, тряпка…
Но его прервал Деусуум, подняв руку. И он, и все остальные смотрели куда-то на другой конец залы, в которой оказались. Арх и Амо проследили за их взглядами и увидели того, за кем гнались так долго.
И было видно, что погоня закончена, что всё решится здесь, ибо Неверящий закончил свой путь, нашёл своё место. Его правильные черты исказились, лицо посерело, испещрённое чёрными венами, тело под багровой робой расплылось во что-то зыбкое и нечеловеческое, волосы выпали почти везде, и на голове появились какие-то серые полипы. Он обернулся и посмотрел на них, и в глазах его не было ничего – ни зрачков, ни белков, лишь какая-то жидкость, похожая на дёготь, клокотала под бровями, вытекая на дряблые щёки. Существо, которое они знали как Неверящий, пошевелил губами, но ни звука не слетело с них – видимо, он уже разучился говорить.
Зная, что магия его не способна повредить им, Запятнанные, как один, направились к нему, не спуская с него глаз. Но он остановил их одним движением, вытянув болезненно удлинившуюся руку в их направлении. Как один, они рухнули на пол – кто ничком, кто сидя, кто на колени…
… Деусуум видел себя. Видел одновременно изнутри и со стороны, и кругом него были стены – сверху, внизу, со всех сторон они сжимали его, не давая вырваться. Из-за преград доносились звуки – звуки живого мира, звуки свободы, но они были недоступны для него. И в разум бродяги прокралась одна-единственная мысль – это заточение – навсегда. Он больше ничего не увидит, никому ничего не скажет, ни на кого не посмотрит и никто не посмотрит на него. Он был неспособен произнести ни слова, и он знал, что там, за этими стенами, он может всё, а здесь – ничего. Там он полностью свободен, а здесь – абсолютно заточён. Дикий страх обуял его, и кулаками он ударил по окружившим его стенам. Он бил по ним и бил, сдирая кожу, мясо, дробя кости…
… Лиира стояла одна, и вокруг неё простиралось пространство, полное самых разных вещей. Мимо неё проносились возможности, знания, вызовы, богатство, слава, великие и мелкие дела, то, что нужно было взять, то, к чему она так стремилась, то, чего она хотела и готова была взять. Но странная апатия сковала её. Сердце её похолодело от мысли, что она ничего не хочет, готова остановиться, что мир больше не её, что ей всё безразлично, и прежде всего она сама. Мимо прошёл Деусуум, и она попыталась протянуть за ним руку, но не шевельнула и пальцем. Она не могла даже закричать, заплакать…
… Кенгар оказался в мире, который застыл. Люди на улицах замерли, ветра не было, стояла тишина. Он чётко понял, что само время и пространство заморозились вокруг него. Он ткнул катаной в землю, но не смог отковырнуть даже пылинки, с силой ударил клинком по камням здания, но ни щербинки, не появилось на них, ни одна царапина не испортила прекрасное лезвие. И наёмник понял, что он здесь навечно – в этом застывшем мире…
… Мойва стояла посреди толпы, и понимала всей душой, всем телом, что она прекрасна, соблазнительна, что сейчас она умнее самого древнего мудреца, прекраснее, чем Иштар и Малкантет, сильнее, чем Тор. Но никто не обращал на неё внимания, никто даже не видел её. Она ловила взгляды куда-то спешащих людей, эльфов, орков, тифлингов, аазимаров, гатзераев, гитианки, танар’ри, баатезу, йуголотов, но никто не удостоил её и взгляда. Она рванула завязки одежды, обнажаю совершенное, искусительное тело, но никто не позарился на похотливые ласки её. Тогда алу-демон бросилась на прохожего, впилась когтями в его лицо, укусила другого прямо за горло, выцарапала глаза третьему, но те, на которых она нападала, просто продолжали свой путь, так и не взглянув на неё. Она обернулась, и увидела идущего к ней Кенгара. Мойва протянула к нему руки, но он, не глядя, прошёл прямо сквозь неё. Она рухнула на колени и заплкала…
Всё, во что каждый из них верил, верил по-настоящему, всей душой, всем своим существом – всё это предавало их сейчас здесь, в крепости, которая называлась Колыбель Тысячи Мёртвых Эпох.
В одном из отдалённых залов её на полу лежали восемь разных существ, и каждый из них сейчас испытывал крах веры. Высокий тифлинг, невидяще глядевший помутневшими янтарными глазами в пространство перед собой, прошептал пересохшими губами:
- Надо… верить…